Итак, вот присланные на конкурс рассказы. Читаем, радуемся и голосуем, а жюри тем временем всё обдумает и выскажет своё решение.

№1
Правильно говорят мудрые люди: «Улыбайтесь, шеф любит идиотов». Моему шефу попробуй только не улыбнуться: тут такое начнется! Катаклизм в мировом масштабе. Да-да, на полном серьезе. И попробуй только повернуться спиной! Полное подобострастие. В лучших азиатских традициях. Поэтому держу губы растянутыми до ушей и, пятясь, выхожу из кабинета.
- Будет сделано, непременно, - говорю, уже стоя в дверях.
Шеф кивает головой. Щелчок дверной ручки с той стороны. Ф-фух! Свобода! Да нет, какая там свобода? Дел по горло. Вынимаю из кармана КПК. Так, что тут у нас? Отлично! Никаких лотерей и казино на сегодня. Премия бухгалтеру – секундное дело, предотвратить автокатастрофу – это мы быстро, так, так, так… о, нет! Писатель. Ладно бы с премией помочь, так тут шедевр нужен. Спасибо тебе, босс, большое божественное спасибо! Ладно бы ученый… Технарь… Мечтательно закатываю глаза, но тут же спохватываюсь.
Прячу электронику в карман и хлопаю в ладоши. Р-раз, и я уже на улице. Ага, вот и авто. Показываем жемчужно-белые зубки, сигналим рукой. Остановился. Повезло тебе, парень! Через квартал твоя машина превратилась бы в груду металлолома.
- До вокзала подвезете?
- К сожалению, нет. Мне в другой конец города, - улыбается мне в ответ.
- Тогда счастливого пути!
- Спасибо.
Захлопываю дверцу, провожаю автомобиль глазами и удаляюсь в ближайшую подворотню. Хлоп!
- Здравствуйте, Зинаида Юрьевна!
- Здравствуйте, деточка. Вы откуда? – пожилая дама-бухгалтер смотрит на меня из-под очков.
- Я от Маши, старого секретаря. Она не смогла прийти сама и передала Вам вот эти бумаги. – Улыбаюсь и протягиваю пухлую картонную папку.
- Господи! – старушка чуть ли не выхватывает ее из моих рук. – Спасибо, милая, спасибо вам огромное!
- Не за что.
По правде говоря, есть за что. Секретарша разругалась с шефиней, бумаги прихватила нарочно. Отправила на помойку, конечно. Чтобы привести их в нормальный вид, пришлось договариваться с несколькими из наших. Ну, да ладно.
Прощаюсь с бухгалтером, сажусь в лифт, хлоп!.. И так целый день. К вечеру уже еле держусь на ногах. А люди еще называют меня Госпожой. Враки! Обыкновенная девчонка на побегушках. Сажусь на скамейку, протягиваю ноги, онемевшие от беготни на каблуках, тру виски. Потом достаю своего цифрового помощника. Писатель. Вот так всегда. Самое трудное на закуску. Откладываешь, откладываешь, сил не остается. А предстоит ведь тонкая работа.
Покупаю в киоске стаканчик кофе. Пальцы с трудом удерживают горячий мнущийся пластик. Снова приземляюсь на ту же скамейку и начинаю соображать, как подступиться к горе-литератору. Горячая бурда в стакане никак не помогает собраться с мыслями. Хотя… Придумала! Стаканчик летит в мусорник. Хлоп!..
- Короче, все умерли, - бормочет себе под нос высокий сутуловатый дяденька в поношенном пальто.
- Зачем так печально? – Возникаю прямо перед его носом и кокетливо улыбаюсь. Мой наряд не может оставить равнодушным даже пенсионера со стажем. Ну?
Мужчина смотрит словно сквозь меня.
- Не Ваше дело, девушка, - огрызается он так зло, что я даже удивляюсь. Впрочем, видела я его досье. Тот еще тип.
- Всякое дело веселее делать вместе, - стараюсь влить в голос все свое очарование.
- Наверное, так и есть, - выражение его лица смягчается: лед тронулся? – с теми делами, к которым привыкли Вы.
- А как Вы думаете, к каким делам я привыкла? – в вопросе – сама невинность. Но начинаю раздражаться. Плохо, очень плохо.
- К своим, женским, - парирует он, нимало не смутившись.
- А какое представление у Вас о женских делах? – интересуюсь, искренне интересуюсь. Раздражение как рукой сняло. Пошла работа. Он почти попался. Или нет?
- Никакого. – Отворачивается и идет дальше.
- Стойте! – кричу ему вслед. Пора идти ва-банк. – Андрюша, ну неужели хороший писатель не должен досконально изучить женский характер?
Пауза. Он останавливается, медленно оборачивается. Белесые брови так же не спеша ползут вверх. Я-то вижу, как в его голове проносятся плохо выписанные персонажи в юбках и на каблуках. Вижу, как он вспоминает. Страницы книг, вереница женских лиц – всё это безумным карнавалом кружится в мыслях писателя. Но спрашивает он другое.
- Мы знакомы?
Незаметно щелкаю пальцами, добавляя в воспоминания щепотку фактов.
- Я Арина. Помните день рождения Маргариты? Там была большая тусовка. Мы тогда пили шампанское на балконе и болтали о пустяках.
- Ничего себе пустяки! – вскидывается он. – Аришенька, да вы интереснейший собеседник. Как я мог Вас забыть?
Конечно. Длинноногая девица цитирует Канта. В оригинале… Такое забудешь! Впрочем, стереть – не проблема. Главное – самой не забыть.
- Тогда предлагаю побеседовать в более теплом месте. – Улыбаюсь. Но одной улыбкой тут не отделаешься.
Мой собеседник заметно тушуется. Понятно, нет денег. Зато есть решение.
– Вы мне, кстати, обещали несколько книг. Помните? – Конечно, помнишь, моя работа! - Мне, право, неловко напрашиваться, но, может быть…
- А знаете? Никаких проблем! – вдруг просиял Андрей. Наконец-то мы оттаяли, не прошло и ста лет!
Минуты в метро пролетают почти незаметно. Перекрикивая шум поездов, болтаем о разном. Незаметно подобрались к его работе. Несколько намеков, и у Андрея начали выстраиваться совсем другие образы, ходы, сюжеты. Переписать все заново? Похоже, это его не смущает.
Сидим на кухне. Пьем кофе. Плавная беседа сначала убаюкивает своим ритмом, но постепенно претекает в спор. Стоп! Не горячиться.
- Нет, меня не смущает такой финал, - говорит он. – Гордиев узел можно только разрубить.
- Мастерицы распутывают и не такие узлы, - возражаю я. – Кому нужны обрубленные нити? Тем более, люди будут ждать продолжения…
Не надо было этого говорить.
- Я что, один из этих дешевых писателишек, которые клепают один детектив за другим? – Андрей срывается на крик. – Единственная возможность расстаться с персонажем – это мгновенная смерть, в первой же книге. Иначе его призрак будет терзать по ночам и гнать, гнать к компьютеру, как к станку. И что потом? Графомань! Сериалы! Бабки!
- Но вспомните открытые финалы в литературе конца девятнадцатого…
Пытаюсь его хоть как-то урезонить. Говорю, говорю, говорю. Он кричит, бесится, начинает бить посуду. Нет, я этого не вынесу!
- Знаете, что… - встаю и поворачиваюсь к нему спиной. Не договариваю и просто ухожу. Навсегда. Шеф простит, он добрый.
- Стой!
Нет, что он делает? Хватать едва знакомую девушку за подол? Это уже слишком. Оборачиваюсь.
- Не сердись на меня, ладно? Я все понял. Не уходи.
Такой беспомощный голос. Неожиданно мне становится весело – от усталости, от прежнего раздражения, от его глупого вида, от всей ситуации. Улыбка сама просится на губы. И словно помимо воли я кладу ему руки на плечи, голову на грудь. И он обнимает меня и целует так, как не умеют даже боги – только люди.
- Ты знаешь… Я словно поймал удачу за хвост.
Теперь я уже хохочу в голос. Он смотрит на меня и смеется вместе со мной.

№2
Одни говорили,что она величественна,горда и жестока,и ее сердце холодное,как камень.Другие говорили,чт
что она манит перезвоном бубенцов,варит в котле приворотное зелье,а ее блуждающие огоньки опасны для
случайного путника.Все без исключения верили,что в ее власти исполнить любое желание.Люди называли ее
Богиней.А ей больше всего на свете нравилось жить в зеленом лесу,ходить по мягкой траве между берез,
сидеть на мшистом валуне и глядеть,как солнце катится вниз по небесной лестнице и тонет в лесном озере.
У него уют и огонь в камине,дом наполнен смехом и песнями,жена веселая хохотушка,русые косы до пояса.Когда-то этот Рыцарь победил дракона и с ним даже случались чудеса.Может поэтому однажды он повстречал Богиню
на лесном болоте.
В тот день она на болоте собирала чернику,аккуратно укладывала ее в корзинку и мечтала о том,как зальет
ягоды медом,добавит травяного отвара и в самые темные и холодные ночи.когда душе никак не отогреться,будет пить этот напиток.Тогда у души Богини не было потребности в любви.Она позабыла,что ее глаза зеленая трясина и чуть дольше задержала свой взгляд на случайном путнике,улыбнулась мягкой,светлой улыбкой,как
улыбаются другу.Потом сидела на болотной кочке и с растерянной улыбкой наблюдала,как он мужественно боролсяс желанием,неумолимым притяжением зеленых глаз.С верной сталью в руке он срубал болотные деревца,срывал дерн,топтал хрупкие лилии и таки выбрался из болота на надежную почву.Не помня себя Рыцарь летел по ночному лесу,терн и шиповник изорвали его плащ,оставив одни лохмотья.Богиня посмотрела ему вслед с прощальной улыбкой,пожала плечами:"Человеческие рыцари так гордятся верностью,даже если сохранили ее с таким трудом!"
Ее изумрудные глаза теперь всегда немного опущены,она улыбается горькой улыбкой.Богиня осталась жить
в своем мире лесного волшебства,желаний,чувств и надежд.Лесная тропка стала лукавить и часто приводила ее
на то болото,где она повстречалась с Рыцарем.Только там ее никто не ждал.Прошел месяц,созрели рябиновые
гроздья,она звала и звала его,но никто не откликался.Под раскидистой кроной колдовского ясеня Богиня варила
душистое зелье-алое,будто кровь и душистое,как липовый мед.Она помешивала его с грустно-мечтательной улыбкой.
А потом налила кубок и плеснула в звездное небо.
Рыцарю до этого не было ни какого дела.Он по прежнему гордился своим умением быть верным и любить.
Просто теперь по утрам он просыпался с улыбкой,хоть и не мог вспомнить отчего на сердце так тепло.Днем ветер
часто ласково трепал его волосы.Когда он случайно просыпался ночью среди темноты,деревья за окном шептали ему сказки и ангел засыпал с ним на подушке.И еще,в толпе,среди обычных человеческих лиц он часто замечал нежную,сотканную из света и волшебства,божественную улыбку

и №3
Ноябрьский мистраль завыл нудно и протяжно, забираясь холодными лапами под старое пальто. Бертран поёжился и почесал гладко выбритый подбородок, безбожно натёртый жёстким крахмальным воротничком.
Церковь святого Бенедикта соседствовала с библиотекой из красного кирпича и небольшой аптекой. Обычно тёмный переулок полыхал закатным пурпуром, поэтому Бертран не сразу заметил, как у чёрного хода в храм, хихикая, обжимались двое. Влажные звуки поцелуев разносил ледяной ветер.
– Пошли прочь! – рявкнул молодой человек.
Вспугнутые влюблённые, оба мальчишки, прыснули в проулок. Диакон осенил себя крестом и проводил парочку неодобрительным взглядом.
В храме было немногим теплее, изо рта Бертрана вырвались клубы пара. Сквозь стрельчатые окна и разноцветные витражи, изображающие Христа в Гефсиманском саду, рвались последние солнечные лучи, словно копья воинов архангела Михаила. Аквамариновые, оранжевые, изумрудные, они, словно пронзали скамьи, ажурные колонны и статую Девы Марии на западном престоле, застревая в тенистых углах. Диакон задвинул засов и подул на озябшие пальцы. Паллиумы в сакристе понурились на вешалках, лишившись сутулых плеч владельцев. Повесив пальто, Бертран достал из кладовой щётку, вымел пол, затем пришла очередь ведра с водой и тряпки. Скоро колючая сутана взмокла от пота, а бледные щёки украсил румянец.
Пресвитеры уже давно дома, ужинают и пьют чай со своими жёнами, отец Антуан любит клубничный, а отец Раймон – с бергамотом. Старый сторож Мишо помер позавчера, в среду, поскользнувшись на свежем льду и свернув тощую шею. Бертран сам вызвался охранять церковь но ночам, святые отцы только радовались такому решению, потирая морщинистые руки. Они не знали, что юного диакона месяц назад за неуплату выставила на улицу квартирная хозяйка, мадам Фюи.
«В конце концов, они многого не знали», – улыбнулся служитель, проведя по густой шевелюре, словно припорошенной инеем.
Увидев на утренней мессе, что за ночь прихожанин поседел, отец Антуан не оставил этот факт без внимания. Бертран начал заикаясь, но дальше ложь полилась легко и свободно, словно он всю жизнь только и делал, что лгал. Он нёс что-то о святом Бенедикте, что привёл его в этот храм, пообещав кров и пищу, если он будет служить богу. А когда молодой человек попросил доказательств, призрак разверз перед ним геенну огненную. И было это так ужасно, что волосы встали дыбом.
Пресвитеры долго и горячо шептались у исповедальни, пока Бертран жадно уписывал горячую похлёбку. Ещё несколько часов назад он лежал в лесной яме, в которой заночевал накануне, проснувшись и заледенев от ужаса: по нему ползало не менее трёх десятков змей, привлеченных теплом человеческого тела. Парень почти не помнил, как выбрался и, дрожа, побрёл в сторону города.
Отец Антуан оставил прихожанина служкой, а отец Раймон отправил письмо прелату Бургундскому. Тот не замедлил приехать и долго пытал седого юношу, стараясь отыскать в его льдистых голубых глазах хоть один намёк на ложь. Служка отвечал терпеливо, пока не сомлел в голодном обмороке, что, конечно же, не могло не умилить пресвитеров. Было принято решение хиротосанить юношу, которому явно покровительствовал основатель храма, сам святой Бенедикт. Так церковь получила симпатичного диакона, который седой шевелюрой в сочетании с обаятельной улыбкой сумел привлечь новых прихожан и увеличить пожертвования.
Когда Бертран закончил, солнце село, наполнив храм сумерками. Христос на витраже пропал, зато физиономия Петра так налилась тьмой, будто он снова собрался предать учителя. Диакон зажёг несколько свечей и принялся чистить подставки от воска, пытаясь заглушить суматошный стук сердца. Затем он вымыл и натёр до блеска потир, перекрестился и, взяв свечу, спустился в подвал, обгоняя по стёртым ступеням бесноватые тени.
Горячий воск тихо плакал на запястье, разделяя немой восторг диакона. Бертран нашёл её вчера, за старыми гобеленами, и несколько часов не мог оторваться, разглядывая со всех сторон и не находя изъяна. Она была прекрасна. Неведомый мастер высек божественное тело из белого мрамора, вклеив кусками розового кварца соски, ноготки и даже уголки прикрытых глаз – бездонно-агатовых, как глухая полночь, как первозданный Хаос. Полные зовущие губы алели рубинами на лице сердечком, обрамлённом водопадом волос иссиня-чёрного камня. Она застыла в позе танцовщицы, удивительно живая и настоящая. В первую ночь он опомнился лишь под утро, тесно прижавшись к полным бёдрам и обнимая тонкую мраморную талию. Вторую нараспев читал Евангелие от Марка в слепой надежде оживить. Холодная статуя захватила целиком разум и душу, он весь день изнывал от желания обнять её, собирая пожертвования на западном престоле. И лишь назойливые видения, что вдруг стали сопровождать редкие сны, пугали Бертрана. По рубиновым губам бежала чья-то тёплая кровь, и прелестница улыбалась так, что заходилось сердце, только что сдавленное страхом: а чья же кровь?..
Юноша томно вздохнул. Он никогда не видел такой красоты, да и откуда? Разве можно считать за женщин бородавчатую садистку-надзирательницу Мари в приюте, толстуху Фюи с жёлтыми прокуренными зубами или воробышка Жаннетту?
«Жаннетта, piafette*…»
Ей было пятнадцать, но выглядела она младше года на два. Жаннетта проводила у храма больше времени, чем дома, но это мало кого удивляло, все знали, что отец-грузчик бьёт дочь, а мать скользнула под лёд прошлой весной, когда полоскала бельё. Бертран не жалел для неё похлёбки, вспоминая себя в приюте, но не мог не отметить, что девушка проявляет к нему интерес. Большие глаза цвета свежезаваренного чая загорались огнём при виде молодого диакона, а бледное лицо расцветало улыбкой, когда широкая ладонь проводила по светлым волосам, растрёпанным, как воробьиные перья.
Бертран вздрогнул: в центральный вход кто-то стучал. Торопливо забросав статую ветошью, он поднялся по лестнице и хлопнул крышкой подвала.
– Кто там?
– Это я, отец Бертран…
Последнее слово поглотил свист ледяного осеннего ветра, но диакон и без него понял, кто за дверью. Лишь один человек называл его «отцом», нарушая субординацию. Отодвинув засов и тяжёлую створку, он выставил перед собой свечку. Апельсиновый круг света выхватил из мрака подростка, закутанного в старую шаль. Из-под низко надвинутой вязаной шапочки, во все стороны торчали вихры светлых волос. Не долго думая, Бертран впустил девушку внутрь и опустил чугунный засов.
– Ты что здесь делаешь в такой час? И сколько тебе повторять: я не отец, а всего лишь диакон…
– Отец с Густавом премию получили, – шмыгнула разбитым носом Жаннетта. – Они там празднуют… на столе плясать заставляли…
Бертран привычно разогрел похлёбку в кладовой и нарезал хлеба, пока гостья умывалась в медном тазу. Наскоро помолившись, они разделили поздний ужин и чашку чая. Девушка даже развеселилась, когда диакон закутал её в меховой жилет Мишо и уложил на топчан.
– Ты должна уйти до рассвета, пока не явятся отец Раймон и Антуан, – погрозил пальцем юноша. – Тебе скоро шестнадцать, представь, какие слухи поползут, если тебя здесь найдут! Нам обоим тогда несдобровать.
– Не уходи, – попросила в ответ Жаннетта, моля влажным щенячьим взглядом.
Бертран вздохнул и сел рядом, но тепло сразу разморило гостью, и она заснула, по-детски приоткрыв рот. Притворив дверь кладовки, диакон начал мерить пол широкими шагами – от престола до входа и обратно. Она звала. Она требовала. И он хотел подчиниться. Сделать всё, лишь бы она хоть раз улыбнулась.
Юноша смахнул пот со лба, взял свечу и вернулся в подвал. Ветошь пала к точёным ножкам красавицы, обнажая грудь, готовую вздохнуть. Изнемогая, Бертран прильнул к алым устам, которые показались горячими и солёными. Сверху донеслись двенадцать ударов часов с городской ратуши, но суматошный стук сердца заглушил и их, так что не сразу удалось  расслышать:
– Отец Бертран…
Он обернулся и побледнел. Жаннетта, растрёпанная и печальная, сама протягивала хлебный нож. Жилет и шаль она оставила в кладовке, оставшись в платье, которое ей было мало и, наверняка, жало в бёдрах.
– Жанет… – начал он, и тут видение с окровавленными губами накрыло так яростно и жестоко, что Бертран застонал.
Глаза налились багровым и всё-всё-всё, кроме статуи перестало существовать. Выхватив нож, он схватил девушку за волосы и полоснул по белому горлу. Она почти не кричала, но добить резким ударом в сердце ума у диакона хватило. Смочив дрожащие пальцы в крови, Бертран мазал и мазал рубиновые губы, плечи и соски. И падая в тяжёлое забытьё, он увидел то, чего так добивался – алые уста разомкнулись в хищной улыбке, но вместо зубов или языка показалась бездна, чёрная, как грех, и бесконечная, как сам Хаос…